Прозрение

Кудашевы оставили как-то Серёжку за прадедом присмотреть. А прадеда – за Серёжкой. Прадеду восемьдесят семь, Серёжке – пять. 

Сидели оба на диване. Прадед смотрел телевизор, Серёжка – на прадеда. Авось, убежит. 

– Эхэ-хэ... Не сумеют наши играть, черти кривоногие, – выругался Семён Егорыч (так прадеда звали).

Выругался громко. На уши слабый стал. Да и на глаза. По телевизору передача про животных шла. 

Серёжка подмял под себя задремавшие ноги. Паренёк он послушный. Ему сказали: «Сиди», – он и сидит, с места не сдвинется. 

– Куды мать-то с бабой ушли? – спросил Семён Егорыч. 

– На задах, – пискнул мальчик, но вдруг спохватился и прижал ко рту ладошки. Говорить-то с ним никто не разрешал. И сразу вспомнились бабушкины рассказы про войну, про то, как фашисты пленных допрашивали, а те мужественно молчали. Серёжка с прадедом не шибко ладил (тот больно грозный бывает), посему вообразил себя пленным. – Нитево я тебе не сказу! – решительно прошепелявил он. 

– Это ты молодцом, – смешливо прокряхтел старик, потом чуть наклонился и заговорил тише, вроде того, по секрету: – Небось, где бабка самогонку спрятала, тоже не скажешь? 

– Не сказу. 

– А сам видал? 

– Видал. 

– И не скажешь? 

– Не сказу, – стоял на своём доблестный красноармеец. Он даже подумал: плюнуть что ли в рожу супостату эдакому, как в кино показывали? 

Разговор стал забавлять Семён Егорыча. Прищуренными, почти невидящими глазами он с хитринкой глядел на правнука. 

– Не скажешь, что самогонка в тамбуре? Али на мосту? Али в подполе? 

– Не сказу, сто в подполе, – довольный собой, выпалил тот.

 

Старик закашлялся от смеха и утёрся марлевой тряпкой. 

– Это ты молодцом. 

Помолчали. 

– Гляжу я на тебя, Сергей, худенькый ты какой-то, сыхалядый. Не кормят ни хрена? 

– Кормят, – обиделся Серёжка. 

– Ни дать ни взять, шкилет. Покушать-то не хотишь? 

Мамка с бабой часа два как ушли, и Серёжка успел проголодаться. 

– Хотю, – признался он. 

– А помидор солёный станешь? 

– Стану! 

– Ну тады слазь в подпол. Достанешь баночку, всё будешь поёдывать. 

И мальчик про всё на свете забыл: про материн наказ, про плен, про вражду лютую. Хоть и лет всего ничего, а уже мужик, желудком мыслит. Вскочил с дивана, скатал половик, открыл половицу – да юрк вниз. 

Семён Егорыч накренился над проёмом. 

– Видать? – крикнул он. 

– Не видать. 

– Ну дык фонарик возьми. Всё ловшей. 

Серёжка вылез за фонариком, нырнул обратно. 

– Нашёл? 

– Насол. 

– На кой мосол? Помидоры ищи! 

– Иссю. 

Мальчик выволок трёхлитровую банку с розовыми, развалившимися помидорами. 

– Лишков, – махнул старик. – Давай другую. Ты на завалинке, рядом с самогонкой гляди. 

Серёжка – назад. 

– Нету тут. 

– Посвети получше. За бутылём, – схитрил старик. 

– Нету. 

– Ну ты отодвинь его, бутыль-то. 

– Да нету! 

Старик будто бы рассердился: 

– Дай его сюда тады, штоб не мешался! 

Серёжка – шмяк ему под ноги четверть, всю в паутине. И Семён Егорыч сразу обратно подобрел. 

– Ладно, пожалуй, та банка сгодится... 

Сидели за столом. Серёжка ел над тарелкой сочные помидоры, с хлебом в прикуску. Семён Егорыч безо всякой прикуски пил самогонку. 

– Вкусно? – повеселев, спросил старик. 

– Угу, – промурлыкал мальчик и смахнул с подбородка рассол. 

– Угу. Таперича покурить и на рыбалку... 

Серёжка глазёнки вытаращил. 

– Мамка велела дома сидеть, – сказал он. 

Старик решил его поддразнить. 

– Ну и сиди себе, а я насиделся досталь. Карасей удить пойду. 

Он выпил очередной, принялся крутить папироску. 

– Чаво быком уставился? – сказал он, послюнявив края бумаги. Сережка и впрямь насупился, раскраснелся, есть бросил. – Удить-то сумеешь? 

– Нет, – голос мальчика дрожал от обиды. 

Старик хотел было пошутить, но осёкся, вздохнул. 

– Правильно, где тебе, безотцовщине, выучиваться... В доме бабы одни да я... Расселся... 

Ему вдруг стало нестерпимо стыдно. Стыдно, что относился к правнуку с холодком. Что ругался, буянил, гнал из дома брюхатую внучку за позор, который на всю семью навлекла. А нет и не было в ребёнке вины за негодного родителя, без вести умотавшего. Похож, конечно, и носиком, и скулами вострыми, и глазками в ямочках... 

Семён Егорыч закурил. Густое, горьковатое облако заполнило кухню. Тишина. 

– А вот что! – хлопнул он себя по коленке. – Покурю, и пойдём с тобой на озеро! 

Лицо Серёжки просияло. 

– Мамка велела дома сидеть, – напомнил он, уже не так твёрдо. 

– Ууух, ёксель-моксель! Годки давно рыбу вёдрами таскают, а он всё мамка да мамка! 

Червей накопали у соседей через дорогу. Своя навозная куча на задах, там ни в коем разе нельзя показываться. Серёжка рыл вилами. Эдак и сподручнее, да и лопатой он не усилял. Семён Егорыч стоял рядом, опёршись на палочку. 

– Лови окаянного, уползёт! – активно подсказывал он. А у самого пред глазами сплошная бурая пелена. 

– Не уползёт! – Серёжка хватал червей за хвосты (или за головы, поди их разбери) и вытягивал из комьев навоза. 

Наскоро смастерили удочку. Крючок и леску нашли в старых снастях. Леску привязали к прутику. Вместо поплавка – кусочек пенопласта. Грузилом подцепили гайку на восемь. На подкормку зачерпнули полкружки пшёнки. 

День был тёплый, безоблачный. Лёгкий ветерок комкал в гармошку поверхность озера и гнал в камыши. Рябь околдовывала Серёжку, и ему казалось, что движется не вода, а берег. А они с прадедом плывут на нём, как на корабле. 

– Гляди в оба, – напутствовал старик, – поплавок плясать начнёт – малость обожди. А как потонет – тащи. 

Серёжка от волнения всё равно дёргал удочку при каждой поклёвке. 

– Поймал? – интересовался старик. Он сидел на самом краю, свесив ноги над водой и уставившись вдаль пустым взглядом. Пепел с самокрутки вольготно сыпался на тужурку. 

– Нет, – злился мальчик и тихо приговаривал: – Ловись рыбка больсая и махонькая... 

Старик про себя усмехнулся: «Славный он, Серёжка-то. Куда ж ты, чёрт слепой, смотрел пять лет?» 

– Накой махонькая? – возразил он. – Ты поболе проси! – и с расстановкой: – По-бо-ле! 

– Ловись рыбка больсая! – потребовал Серёжка, даже притопнул. 

Тут, ну точно по щучьему велению, поплавок запрыгал, заскакал и поплыл против ряби. Серёжка резко дёрнул. Прутик изогнулся посередь и хрустнул. Над водой, брыкаясь, повис карасик. Руки у мальчика пошли ходуном. 

– Тяни, чаво ж ты! – прикрикнул Семён Егорыч, едва различив искрящийся на солнце блеск чешуи. 

Серёжка вытянул удочку и швырнул на траву вместе с карасём. А сам замер и беспомощно уставился на прадеда. 

– А то рыбу он ловить не смыслит, – проворчал старик, пытаясь скрыть улыбку. – Ну, давай сниму. 

Серёжкина мать нашла их только на закате. Семён Егорыча отчихвостила по милую душу. А Серёжке к улову добавила знатного леща. 

– Пшёнка-то, ёксель-моксель! – по дороге домой старик вычерпнул из кармана горсть жёлтого бисера. – Про пшёнку-то забыл… 

– Больно поздно спохватился, – ворчала внучка. Она вела его под руку. 

– Это верно. Поздновато... 

 

Автор: #Алексей_Артемьев